Home

Майкл Воловельский

Diary

I love

Прошлый год Питера

 


   Питер вдруг потек. Около года назад он заметил, что сильно потеет. Мокли носки и рубашки, от соприкосновения с влажной рукой на вещах оставалась испарина. Прежде чем подать кому-то руку, теперь надо было незаметно вытирать ее о штаны. Да, штаны, когда он вставал со стула, на заду предательски темнели штаны. Питер считал эти происшествия мелочью, и не очень-то беспокоился о них. То, что с ним происходило, казалось естественным результатом его образа жизни с неограниёенным рабочим днем и хроническим недосыпанием. Да почти все его друзья работали программистами и мало спали, что было заметно с утра по их осоловевшим, точно пьяным лицам. На всех сказывался нездоровый образ жизни. У одного дергалась лицевая мышца, у другого на лбу вскакивали прыщи с такой регулярностью, что по ним можно было безошибочно угадывать время сдачи проекта, а третий постоянно отбивал ногой сумасшедший такт и безо всякой причины заходился бурным хохотом, вытирая лицо руками. Стоит ли удивляться тому, что у программиста влажные руки? Но скоро эта прозаическая потливость переступила границу обыденного и приняла пугающие размеры. Из тела забили такие ключи, что жизнь Питера покатилась кувырком. В автобусе, на котором Питер ездил на работу в Манхэттан, вокруг него натекали лужи. Пассажиры узнавали его, отсаживались подальше и брезгливо косились на капли, срывающиеся на пол с пахнущей потом и сыростью одежды. Питер, отвернувшись, приклеивался взглядом к окну, но и сам искоса поглядывал на попутчиков. Он боялся, что в автобусе окажутся соседи, и тогда в доме не остановить сплетен. А сплетни тем и неприятны, что всегда доходят до ушей их собственного предмета. Ведь узнают же его теперь даже дети на улице и хохочут за спиной, так что жарко делается от стыда. Шоферы поглядывали на мокрого Питера в зеркальце. А один издевался над ним: замечая его утром на остановке, поливал из фонтанчика кристально чистое ветровое стекло.
   Находясь на людях, Питер пытался спрятать свою болезнь. Поначалу эти попытки вместо спасения выставляли его похожим на душевнобольного.
Сидя где-нибудь в ресторане или в театре, чувствуя, как мокнущая ткань липнет к коже, он пытался не нервничать, думая, что раз его болезнь от нервов, значит надо успокоиться, и ему станет легче. Питер придавал лицу выражение доброжелательности и даже покровительственности и пошире расправлял плечи, будто он не протекал у всех на виду, а выигрывал миллион в казино и ему подмигивала самая красивая девушка в Лас Вегасе. Но самообман рушился с очередной струйкой, еле слышно прожурчавшей с края одежды на пол. Питер тут же терял самоконтроль: он вздыхал и ссутуливался, вытирая лицо ладонями. Он матерился шопотом и хватался с мокрыми шлепками за те места на теле где под одеждой скользила прохладная струйка. Люди, находящиеся рядом, недоумевали, спрашивали, все ли с ним в порядке или вежливо не видели странного поведения Питера. Его близкие знакомые, конечно, замечали и промокшую одежду и сильный смешанный запах пота и деозодоранта, сопровождающий Питера в последнее время, но связать одно с другим не могли. Если кто-то прямо спрашивал его о том, что с ним происходит, Питер, только что говоривший членораздельно и относительно спокойно, превращался в своего беспокойного двойника и, кроме ругательств, напоминающих жалобу и вздохов, от него невозможно было ничего добиться. Друзья пожимали плечами и переводили разговор на другую тему.
   Не зная, как еще себя вести, Питер без пользы торопил дни, чтобы быстрее оказаться дома. Он выдумывал отговорки, избегая встреч с недоумевающими друзьями, а если и виделся с ними, то выбирал для этого дождливые дни, когда его недуг был менее заметен на фоне общей сырости, и к тому же старался ничего не пить за сутки до встречи. Вместо друзей он стал ходить к врачам или просиживал дома часами за компьютером.
   Питер научился избегать людных помещений, очередей, не задерживаться у витрин и стремительно проходить по супермаркету, делая покупки. Он купил автомобиль, и, хоть и не любил водить, почувствовал облегчение: слишком изводили его автобусные поездки. Всякий раз выходя из дому, он поддевал теперь под одежду черные карманы, которые сам склеил из пластиковых мусорных мешков таким способом, что в них стекал пот, и одежда почти не промокала.

 

   Майским днем Питер находился на работе. Работал он на семнадцатом этаже зеркально-черного небоскреба с золотым гербовым вензелем под крышей, принадлежащего крупнейшей финансовой компании, в отделе, занимающемся прогнозированием риска при вложении инвестиций. Питер сидел в одном из сотен отсеков, в просторном, как футбольное поле, зале.
   Он набирал на компьютере программу, но делал это невнимательно, с отсутствующим видом, и оттого пропускал десятки мелких ошибок. Когда за спиной у него заходили сослуживцы, Питер отвлекся. Он взглянул на часы и сильно зевнул. Была только половина двеннадцатого. Питер поднялся со стула, потянулся, хрустнув суставом, и вышел в туалет. Он заперся в кабинке, ловко поворачиваясь, стянул свитер, и, наклонившись над унитазом, вылил воду из набухших влажных мешочков, стягивающих грудь и живот. Он надел свитер, теперь проворно снял штаны и повторил свои действия, слив воду из таких же черных пластиковых карманов на бедрах и икрах. Вернувшись в свой отсек, Питер наспех вытер лужицы вокруг стула, потом само сидение, промокнул клавиатуру и выбросил бумажное полотенце в корзину для мусора. Проделав все это, он сел и уставился в компьютер.
   Программа работала кое-как, и не проходила тестов. чем дальше, тем больше мелких и труднообнаруживаемых ошибок накапливалось в ней. На рабочем месте, открытый взгляду каждого, кому вздумается зайти к нему в отсек, Питер в теперешнем своем положении чувствовал себя крайне неудобно и никак не мог сосредоточиться. Он отставал от остальных программистов, занятых в проекте. Оттого Питер работал дома по вечерам или в выходные.
   Иногда вечером заходили в гости родители. Мать, часто видя его за работой, спрашивала, когда ждать повышения. Питер отшучивался. Про себя он думал, как бы не уволили. Супервайзер, приятная немногословная сероглазая женщина, с неизменной циничной улыбкой на губах, разговаривая с ним, последнее время избегала его взгляда и намекала, что он задерживает сдачу проекта к сроку.
   Питер закрыл глаза и мысленно услышал ее надтреснутый низкий голос с испанским акцентом. От нее всегда исходила беспокоющая его волна свежести. Это был не какой-то конкретный запах, как у духов, а возбуждающее благоухание весеннего бульвара после дождя, тормошащие пощечины океанического бриза. Открыв глаза, он с сосредотоёенным видом застучал по клавишам.
   В час Питер вышел на ланч, прогулялся до угла, купил у лоточника хотдог и кофе и направился к скверу у самой Ист Ривер, где были скамейки. В сквере было людно в это время дня, на зеленых металлических скамейках в одиночку и компаниями сидели с едой на коленях одинаково одетые люди. Он нашел свободное место рядом с двумя мужчинами в белоснежных рубашках, темных штанах и блестящих штиблетах, евших свои сэндвичи, наклонившись над фольгой. Один из них, белобрысый, был в темных очках, и говорили они, как показалось Питеру, по-польски. Он разобрал в их разговоре, слова «злоты» и «доляры». «Эти наверняка из Мирового Торгового Центра»,- решил он.
   Заморосил дождь. Задрав голову на небо, Питер улыбнулся. Накрывшая город плотная серая облачность обещала дождливый день. Теперь на какое-то время он мог забыть о маскировке. Сослуживцы нанесут с улицы сырость на зонтах и на одежде, и лужи, стекающие с него, будут не так заметны. Питер закурил, втягивая полные легкие дыма, расправил плечи и подставил ладонь к небу, ловя рукой мелкие капли. Выкурив сигарету до половины, он встал со скамейки и неторопливо пошел обратно, рассматривая спешащих девушек, и соскальзывая взглядом на носок своего дорогого ботинка.

(продолжение следует)

 

Нью-Йорк, 1998